Неточные совпадения
Тут только Левин вспомнил заглавие фантазии и поспешил прочесть в русском
переводе стихи Шекспира, напечатанные на обороте афиши.
— Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы — все вам остается,
перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что
перевод или покупка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы живые.
Только что он был удостоен
перевода в этот высший курс как один из самых лучших, — вдруг несчастие: необыкновенный наставник, которого одно одобрительное слово уже бросало его в сладкий трепет, скоропостижно умер.
Он был любим… по крайней мере
Так думал он, и был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,
В весенний впившийся цветок;
Но жалок тот, кто всё предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их
переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
Безумный сердца разговор,
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый
перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц...
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских
переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
За
перевод мне по шести целковых с листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед.
Так вот если бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не
перевод с иностранного… видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! — так вот, если б ты не был дурак, ты бы лучше ко мне зашел сегодня, вечерок посидеть, чем даром-то сапоги топтать.
— Не надо…
переводов… — пробормотал Раскольников, уже спускаясь с лестницы.
На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском
переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля: так как я за весь
перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
Палсо? Со туке требе? [Зачем? Что тебе? (
Перевод А. Н. Островского.)]
Голос в окно: «Илья, Илья, ча одарик! ча сегер!» [Поди сюда! иди скорей! (
Перевод А. Н. Островского.)]
Хохавеса! [Обманываешь! (
Перевод А. Н. Островского.)]
Паратов. Я этот сорт знаю: Регалия капустиссима dos amigos [Примерный
перевод: сигары «Королевские» из капустного листа для друзей.], я его держу для приятелей, а сам не курю.
По утрам я читал, упражнялся в
переводах, а иногда и в сочинении стихов.
Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь;
В Москве ведь нет невестам
перевода;
Чего? плодятся год от года;
А, батюшка, признайтесь, что едва
Где сыщется столица, как Москва.
В
переводе на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и философ, основоположник вульгарного материализма. Его книга «Материя и сила» в русском
переводе появилась в 1860 году.] девятого издания.
— Народовольцы, например. Да ведь это же
перевод с мексиканского, это — Густав Эмар и Майн-Рид. Пистолеты стреляют мимо цели, мины — не взрываются, бомбешки рвутся из десятка одна и — не вовремя.
— Пора идти. Нелепый город, точно его черт палкой помешал. И все в нем рычит: я те не Европа! Однако дома строят по-европейски, все эдакие вольные и уродливые
переводы с венского на московский. Обок с одним таким уродищем притулился, нагнулся в улицу серенький курятничек в три окна, а над воротами — вывеска: кто-то «предсказывает будущее от пяти часов до восьми», — больше, видно, не может, фантазии не хватает. Будущее! — Кутузов широко усмехнулся...
Автор скучно рассказывал о любви Овидия и Коринны, Петрарки и Лауры, Данте и Беатриче, Бокаччио, Фиаметты; книга была наполнена прозаическими
переводами элегий и сонетов.
— Я был в Мюнхене, когда началось это… необыкновенное происшествие и газеты закричали о нем как о
переводе с французского.
— Вы как относитесь к декадентам? Запоздалый
перевод с французского и эпатаж — только? А вам не кажется, что интерес к Верлену и Верхарну — одинаково силен и — это странно?
Ушел. Коротко, точно удар топора, хлопнула дверь крыльца. Минутный диалог в прихожей несколько успокоил тревогу Самгина. Путешествуя из угла в угол комнаты, он начал искать словесные формы для
перевода очень сложного и тягостного ощущения на язык мысли. Утомительная путаница впечатлений требовала точного, ясного слова, которое, развязав эту путаницу, установило бы определенное отношение к источнику ее — Тагильскому.
«Она очень легко может переехать на другую квартиру, — подумал Самгин и перестал мечтать о
переводе ее к себе. — Большевичка. Наверное — не партийная, а из сочувствующих. Понимает ли это Иван?»
Как все необычные люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, — в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова, в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь
переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и «Всемирная география» Э. Реклю, — большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и
переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
Болезнь и лень, воспитанная ею, помешали Самгину своевременно хлопотать о
переводе в московский университет, а затем он решил отдохнуть, не учиться в этом году. Но дома жить было слишком скучно, он все-таки переехал в Москву и в конце сентября, ветреным днем, шагал по переулкам, отыскивая квартиру Лидии.
— Жил в этом доме старичишка умный, распутный и великий скаред. Безобразно скуп, а трижды в год переводил по тысяче рублей во Францию, в бретонский городок — вдове и дочери какого-то нотариуса. Иногда поручал
переводы мне. Я спросила: «Роман?» — «Нет, говорит, только симпатия». Возможно, что не врал.
Как раньше, Любаша начала устраивать вечеринки, лотереи в пользу ссыльных, шила им белье, вязала носки, шарфы; жила она
переводами на русский язык каких-то романов, пыталась понять стихи декадентов, но говорила, вздыхая...
— Вспомни, подумай. Где твои книги,
переводы?
Победа не решалась никак; может быть, немецкая настойчивость и преодолела бы упрямство и закоснелость обломовцев, но немец встретил затруднения на своей собственной стороне, и победе не суждено было решиться ни на ту, ни на другую сторону. Дело в том, что сын Штольца баловал Обломова, то подсказывая ему уроки, то делая за него
переводы.
Андрей воротился через неделю и принес и
перевод и выучил роль.
— Помню, — продолжал Штольц, — как ты однажды принес мне
перевод из Сея, с посвящением мне в именины;
перевод цел у меня.
— Ступай, откуда пришел, — прибавил он, — и приходи опять с
переводом, вместо одной, двух глав, а матери выучи роль из французской комедии, что она задала: без этого не показывайся!
Отец спросил: готов ли у него
перевод из Корнелия Непота на немецкий язык.
Козлов видел его и сказал Райскому, что теперь он едет на время в Новгородскую губернию, к старой тетке, а потом намерен проситься опять в юнкера, с
переводом на Кавказ.
Один он, даже с помощью профессоров, не сладил бы с классиками: в русском
переводе их не было, в деревне у бабушки, в отцовской библиотеке, хотя и были некоторые во французском
переводе, но тогда еще он, без руководства, не понимал значения и обегал их. Они казались ему строги и сухи.
Райский нашел тысячи две томов и углубился в чтение заглавий. Тут были все энциклопедисты и Расин с Корнелем, Монтескье, Макиавелли, Вольтер, древние классики во французском
переводе и «Неистовый Орланд», и Сумароков с Державиным, и Вальтер Скотт, и знакомый «Освобожденный Иерусалим», и «Илиада» по-французски, и Оссиан в
переводе Карамзина, Мармонтель и Шатобриан, и бесчисленные мемуары. Многие еще не разрезаны: как видно, владетели, то есть отец и дед Бориса, не успели прочесть их.
Он подал просьбу к
переводу в статскую службу и был посажен к Аянову в стол. Но читатель уже знает, что и статская служба удалась ему не лучше военной. Он оставил ее и стал ходить в академию.
— Вот что он сделал из Вольтера: какие тоненькие томы «Dictionnaire philosophique» [«Философского словаря» (фр.).] стали… А вот тебе Дидро, а вот
перевод Бэкона, а вот Макиавелли…
А кузина волновалась, «prenant les choses au serieux» [приняв все всерьез (фр.).] (я не перевожу тебе здешнего языка, а передаю в оригинале, так как оригинал всегда ярче
перевода).
— Теперь эпиграф: он давно готов! — шепнул он и написал прямо из памяти следующее стихотворение Гейне и под ним
перевод, сделанный недавно...
Так было до воскресенья. А в воскресенье Райский поехал домой, нашел в шкафе «Освобожденный Иерусалим» в
переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег читать до темноты. А в понедельник утром унес книгу в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
Она прежде встречалась мне раза три-четыре в моей московской жизни и являлась Бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда надо было меня где-нибудь устроивать, — при поступлении ли в пансионишко Тушара или потом, через два с половиной года, при
переводе меня в гимназию и помещении в квартире незабвенного Николая Семеновича.
Да и пресловутая рукопись его оказалась не более как
переводом с французского, так сказать материалом, который он собирал единственно для себя, намереваясь составить потом из него одну полезную статью для журнала.
За другим зайцем, то есть, в
переводе на русский язык, за другой дамой погнался — и результатов никаких.